Этот добрый жестокий мир - [ сборник ]

— Может, все-таки попробуешь приехать? — Таня заправила челку за ухо дрожащей рукой. Та подержалась секунды две и снова упала на глаза.

— Я слишком узко мыслю в этой вашей физике. — Игорь грустно улыбнулся и подул ей на лоб. — К тому же не хочу заниматься теорией. Пока ты возделывала целое научное поле, я бурил скважину. Как оказалось, вода там слишком глубоко. И бурильщики на такую глубину науке не особо нужны. Но ничего, я что-нибудь придумаю. Наверняка есть еще пути…

Таня хотела что-то возразить, потом махнула рукой, поцеловала Игоря и пошла к стойкам регистрации. Губы ее беззвучно шевелились — «все это твой дурацкий зов предков».

* * *

Через десять лет она вернулась в Россию — родители затеяли продавать квартиру, надо было разобраться с документами у нотариуса. Из вечно растрепанной девочки-ботаника в очках она превратилась в худую серьезную леди: строгие костюмы, модельная обувь и линзы изумрудно-зеленого цвета. Еще не светило, но уже звездочка мировой науки, которая иногда может позволить себе маленькие ностальгические слабости.

Ни на что особо не надеясь, она набрала номер Игоря.

Он ответил.

«Тебе повезло, я редко бываю в городе. Выездные проекты, все дела».

Сначала оба молчали — говорить после стольких лет было вроде как не о чем, потом он предложил:

— Хочешь сегодня вечером на концерт? Сегодня на Дворцовой будут Keith Тоуо, а моя фирма делает для них свет. Пойдешь?

— Пойду.

* * *

Над музыкантами и толпой плескались световые волны. Красные и фиолетовые, желтые и зеленые. Потоки заряженных частиц били из установок, стоящих по углам площади, превращая тусклые петербургские сумерки в разноцветный день. В карнавал.

Причем дело было не только в свете. Она чувствовала, как сердце начинает биться в такт музыке, меняется вместе с ним, зовет подчиниться ритму и стать с ним единым целым. Хотелось закрыть глаза и говорить с музыкой о самом сокровенном, забыться, отбросить мысли, умные и глупые, выпасть из памяти, превратиться в девочку, которая тридцать лет назад смотрела в небо на гроздь улетающих шариков.

Игоря рядом не было — он прислал ей билет и договорился встретиться после концерта, у бокового выхода.

Таня начала пробираться туда еще во время последней песни, но выйти без потерь все равно не получилось. Толпа нахлынула, и в давке ей наступили на ногу, больно прижали локоть, а главное, она потеряла старый, еще университетских времен — крошечная дань ностальгии, — брелок с рюкзака, молочно-белую таксу из агата. Плиты под ногами были почти того же цвета, светлые, и среди мелькания ног здесь нечего было и пытаться найти ее.

Игорь подошел, когда толпа уже схлынула.

— Привет. Извини, что так долго — пятая установка барахлила, никак не могли добиться нужного цвета.

— Привет. Нет слов. Ты все-таки выбил этот грант?

— Нет, — Игорь криво усмехнулся. — Слишком большой замах, ты же помнишь.

— Тогда как?

— То, что не получилось у физика, вышло у художника по свету. Мне повезло — попал на стартап-сессию на базе нашего универа и познакомился с ребятами из концертной индустрии, они заинтересовались. Написали заявку, съездили в Америку на Burning Man и неожиданно выиграли премию. Некоторые музыканты вложились и открытые площадки… Пробивались долго, но — как видишь. Правда, на город в итоге не хватило. Пока максимум — на эту площадь.

— Пока?

— Пока. Если учесть, что все патенты принадлежат мне, а подобных установок по миру — раз-два и обчелся… Я верю, что хорошие деньги, которые нам платят, скоро превратятся в приличное состояние и я смогу наконец поиграть с маленьким северным городом в большого белого моржа. А потом осветить все города за полярным кругом.

— Чтобы почувствовать себя богом?

Игорь улыбнулся, широко и радостно, как в детстве:

— Богом? Не смеши. Знакомые говорили, что я предал свое призвание и рассорился со всеми близкими ради разноцветного света. Бог не поступает настолько опрометчиво. Но если идти к мечте от малого и верить, что она все равно сбудется… Я пока могу почувствовать себя тем, кто даже ночью может найти крошечную собаку на огромной площади, — он протянул руку. На ладони лежала агатовая такса.

СЕРГЕЙ БЕЛЯКОВ

С ОКТАВИИ НЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

У Ника во дворе выросла груша.

Это он так ее назвал — груша. Для себя. На самом деле дерево выглядело странно, если это вообще было деревом. Ник Черныш впервые обратил внимание на несколько корявых веток, растопырившихся из покрытого узлами тщедушного ствола, в разгар лета прошлого года. От груши у дерева были только листья. За лето оно отрастило с десяток робких зеленых пластинок, которые из-за ночных заморозков последующей зимы сначала свернулись в трубочки, а потом облетели под напором северного ветра. Ник грушу жалел и терпеливо накрывал ее от морозов картонной коробкой.

Здесь, на Нимбусе, ассимилируемые живут отдельно, в комфортных домах с небольшими участками. За шиловским забором — пруд, в котором по весне шлепают трехметровыми хвостами плеогаторы, и большая поляна, краем обнимающая полтора десятка хвойных деревьев, завезенных на Нимбус с Земли, что служат подлеском для мрачной чащи джунглей. Плеогаторы шатаются по округе, меняя пруды в поисках яростной весенней любви; месяц-другой выходить за пределы огороженного забором участка Шилова нельзя, но плеогаторы быстро успокаиваются и исчезают до следующей весны в джунглях.

Зима ушла. С ее уходом усилилась постылая боль в зараженной боргом правой руке Черныша. Чувствительность пальцев неуклонно ухудшалась. Каждое утро Ник с ненавистью рассматривал тускло отсвечивающие ружейной чернью отвратительные металлические наросты на предплечье — ади-поды, порождение упорной безостановочной работы фемтодронов, микроскопических роботов борга. Страшно сжиться с мыслью, что мириады крохотных механических тварей хозяйничают в твоем теле, по кусочкам, по молекулам перестраивая тебя в киборга.

Ассимиляция. Превращение человека в бездушное, слепое орудие единой воли борга, воли всей колонии. Борг неумолимо поглощал и перестраивал каждое разумное существо на своем пути. Электронно-механический Молох методично расползался по вселенной из Квадранта Дельты. Любые попытки вступить с ним в контакт заканчивались ответом «Сопротивление бесполезно».

Черныш попал в переделку во время ходки карго-крейсера «Мариуполец» на Коронеру. Он был пилотом «Тритона», одноместного истребителя. Каждый карго-крейсер имеет по сотне с небольшим «Тритонов», бесшабашных задирак, увертливых, быстрых, вооруженных четверкой вакуумных пушек.

Штурмовик борга вынырнул из подпространства по правому борту «Мариупольца». В ходе боя борг метко всадил дрон-капсулу в кабину чернышевского «Тритона». Аварийка разгерметизации сработала в момент, но лучше от этого не стало; после разрыва капсулы повалил белесый дым… полчища фемтодронов наполнили кабину. Нику казалось, что дым обжигал кожу, разъедал глаза, травил легкие. Правой руке в гироперчатке управления досталось похлеще — осколки капсулы превратили кисть и предплечье в месиво.

Он очнулся на госпитальной койке. Регенерационная команда восстановила ему руку, однако ассимиляция уже началась. Хирург, пряча глаза, бубнил нечто дежурно-успокаивающее… Черныш, раздавленный новостью, его не слушал.

Тео Нг, капитан «Мариупольца», лично пришел в палату к Чернышу и, честно моргая безреснич-ными лезвиями век, объявил пилоту, что его отправляют лечиться на Нимбус. Слова прозвучали очень буднично.

Ощущение несправедливости судьбы ело Черныша поедом. В лучшем случае его ожидает беспросветная череда «лечебных мероприятий», которые в конце концов закончатся переводом на Октавию, тюремный вариант Нимбуса, где содержат безнадег — тех, чью ассимиляцию не удалось затормозить. Легенды и слухи об электронных Франкенштейнах на Октавии, которых якобы держат в радиационных колодцах, начисто отбивали всякую надежду Ника на благополучный исход.

…Каждое утро процедура повторялась. Подбородок — в лицевую ложбину «чемодана», матрицы тестирования, руки — в стороны, словно Христос на кресте. Жужжание закрываемой крышки. Его тыкают иглами, зондируя тело, берут образцы кожи, волос, ногтей, слюны. Раз в месяц — микропункция спинного мозга, один из наиболее значимых тестов. Черныш уже привык, ему безразлична боль, но когда Баронин, его лечащий врач — более издевательское определение трудно подобрать… — параллельно проводит ментальную проверку, Ника переклинивает. Если результаты проверки будут ухудшаться, то Баронин подтвердит прогрессирующую ассимиляцию, и тогда Черныша отправят на Октавию.

С Октавии не возвращаются.

— …утро, Черныш! Ну, приступим? — Голос Баронина звучит энергично, и это не фальшь, он действительно верит в то, что его детище, проект «Филтринел», сможет остановить ассимиляцию. Ник жалеет лечащего. Сколько было новых лекарств, сколько многообещающих методов… сколько безнадег сменило Нимбус на Октавию.